Зинаида Серебрякова:
жизнь в картинах

Зинаида Лансере, будущая Серебрякова, появилась на свет в декабре 1884 года в родовом имении Нескучное под Белгородом в семье творческих людей. Ее мать Екатерина Лансере происходила из рода потомственных франко-итальянских художников и архитекторов, да и сама она была одаренным художником-графиком. Отец Зинаиды Евгений Лансере, прославился как одаренный скульптор-анималист. Только дочь его совсем не знала: он умер, когда девочке едва исполнилось два года.

Дяди, старшие братья, друзья дома Лансере — все занимались живописью и увлекались рисованием. Первыми вдохновителями и учителями Зинаиды были дядя Шура (художник и художественный критик Александр Бенуа) и дядя Берта (художник, архитектор и академик Альберт Бенуа). Творческая атмосфера в доме Лансере и преемственность великой династии художников определили личность и судьбу девочки. Она с детства приучилась к тому, что рисовать и писать кистью — это так же естественно, как и дышать.

Атмосфера детства Зинаиды Лансере — это теплые и беззаботные семейные посиделки, домашние спектакли, чтение вслух и игра на фортепиано в кругу родных и друзей дома. Зимовали в большой квартире деда в Санкт-Петербурге неподалеку от Мариинского театра, а на лето отправлялись в любимое Нескучное.

Имя художницы обычно ассоциируется с обаятельными портретами ее родственников и друзей, а также с монументальными полотнами на крестьянские темы. Однако первые шаги Серебряковой на поприще живописи связаны с пейзажами — в первую очередь с видами Малороссии, где находилась родительская усадьба Нескучное. С ранних лет Зинаида помогала крестьянам собирать урожай в поле и в саду, поэтому и рисовать начала природу.

Одна из ее первых картин — «Яблоня» (1900 год) — была написана 16-летней Зинаидой тоже в родовом имении. Молодое деревце словно заявляет о своем деревенском здоровье и плодовитости — оно увешано крупными красными плодами, под которыми ветки даже чуть прогибаются. Символы плодородия, здоровья и свободы жизни на природе были краеугольными камнями творчества художницы на протяжении всей ее жизни.

В 1900 году Зинаида выпустилась из женской гимназии и поступила в петербургскую Академию художеств, учеба в которой будущей художнице не нравилась. Скоро она сменила Академию на художественную школу известной меценатки княгини Марии Тенишевой, а затем стала посещать мастерскую знаменитого портретиста Осипа Браза. Познакомившись с талантливой художницей Анной Остроумовой-Лебедевой во время путешествия по Италии в 1902—1903 годах, Зинаида Лансере окончательно перестала сомневаться в правильности выбранного пути — она решила заниматься живописью самостоятельно, без участия более опытных наставников.

В 1905 году Борис Серебряков объехал несколько церквей в поиске священника, который бы согласился обвенчать двоюродных брата и сестру, но получал лишь отказы. Молодые люди уже почти отчаялись и всерьез начали рассматривать вариант перехода в лютеранство, где более лояльное отношение к этому вопросу. Однако нашелся священник, который за 300 целковых (немалые деньги по тем временам) уладил дело.

Сразу после свадьбы молодые отправились в Париж, где начинающая художница стала брать уроки живописи в легендарной Академии де ла Гранд Шомьер. Однако Серебрякова хотела вернуться в Нескучное — только там художница чувствовала себя по-настоящему счастливой. «…Полная простота, почти убожество, почти тоска и уныние, и все же счастьем жизни веет от этой комнаты, и в ней ведет свою игру, резвится и смеется ласковая молодость», — писал Александр Бенуа об атмосфере деревенского быта в имении.

В имении Серебряковы стали родителями: в 1906 году родился первенец Евгений, через год — второй сын, Александр. Борис работал инженером путей сообщения и по долгу службы пропадал в командировках порой по полгода. Художница в это время воспитывала детей и неустанно работала — ее вдохновляли естественный колорит деревенской природы и бескрайние моря ржи. Эта вовлеченность в круглогодичный цикл крестьянских работ, в смену времен года есть во многих картинах Серебряковой этого периода. Одна из самых известных — этюд «Уборка хлеба», где крестьянки дружно трудятся в поле в ярко-красных и синих сарафанах и кипенно-белых рубахах.

Брат Серебряковой, Евгений, написал ей, что скоро в Москве откроется выставка «Мир искусства» и ей непременно нужно что-нибудь выставить, — она послала две работы: «За туалетом» и «Зеленя. Осенью» (1908). Работы Серебряковой получили хвалебные отзывы художественных критиков и других живописцев, а вскоре были приобретены Советом Третьяковской галереи. «Автопортрет Серебряковой, несомненно, самая радостная вещь… Здесь полная непосредственность и простота: истинный художественный темперамент, что-то звонкое, молодое, смеющееся, солнечное и ясное, что-то абсолютно художественное…» — вспоминал Александр Бенуа.

Наступил творческий расцвет Серебряковой, а одновременно с ней триумф отмечало и новое русское искусство. В это время были популярны многие неоклассики: Валентин Серов, Константин Сомов, Константин Коровин, Виктор Борисов-Мусатов. Авангард еще не был силён, и казалось, что русская живопись пойдет по вектору Мане и Дега. В работе Серебрякова не использовала абстрактных форм и скрытых смыслов, предпочитая изображать природу, невинные детские игры, красивое и здоровое женское тело. Последнему она посвятила еще одну монументальную картину — «Баня» (1913), в центре сюжета которой банный день крестьянок.

Родились еще двое детей — девочки Татьяна и Екатерина. В этот период Серебрякова много рисовала мужа, домашних, природу, себя. Одна из ее самых известных работ — портрет детей «За завтраком» (1914) — создана именно тогда: детские лица, обращенные к художнице, стол, белая скатерть, кольца для салфеток, фарфоровая супница, руки бабушки, разливающей суп по тарелкам. Мирная домашняя сцена на картине контрастировала с надвигающейся на Россию бедой — в это время уже шла Первая мировая война.

Революция 1917 года застала Серебрякову в родовом имении Нескучное — рухнул спокойный устоявшийся усадебный быт, надежды на выставки за рубежом, каникулы на крымском побережье. Соседние имения разорялись восставшими крестьянами — находиться в Нескучном тоже уже было небезопасно.

Борис уехал в командировку в Сибирь, потом отправился в Москву, куда его пригласили в качестве специалиста по дорожному строительству. Почта работала плохо, писем от мужа художница практически не получала. В отчаянии она писала брату Николаю: «…я здесь в безумном беспокойстве — вот 2 месяца, что не имею ни строчки от Бори, это так страшно, что я с ума схожу. В августе он писал часто, и письма доходили, а с 28-го никаких известий нет».

В начале 1919 года из Оренбурга наконец-то приехал Борис Серебряков, перевез семью из Нескучного в Харьков и снова отправился на поиски работы. В марте этого же года Борис умер у художницы на руках от сыпного тифа — заразился по пути домой из командировки. Серебрякова овдовела в 36 лет, как и ее мать. Удивительное совпадение — Борису Серебрякову было всего 39 лет, как и отцу художницы, когда тот умер.

Началась другая жизнь в голодном Харькове — теперь, с четырьмя детьми на руках, ей не на кого было полагаться. Писать в это время было тяжело, но Зинаида нашла в себе силы взяться за уголь и карандаш: масляные краски стали непозволительной роскошью. В это же время до семьи художницы дошла весточка из Нескучного — родовое имение разорено и сожжено.

Оставаться в Харькове стало невозможно — не было ни заказов, ни поддержки близких. В декабре 1920 года художница решила перевезти семью в Петроград — осели на Никольской улице, в квартире деда Николая Бенуа. «Поселились в трех комнатах, поставили „буржуйку“. В остальных комнатах приходилось ходить в пальто. Под мастерскую была отведена небольшая комната с балконом, ее легче было отапливать», — вспоминала дочь художницы Татьяна Серебрякова.

Новая советская власть хоть и не отобрала квартиру, но вскоре подселила в комнаты чужих людей. К счастью, ими оказались близкие по духу искусствовед Сергей Эрнст и художник Дмитрий Бушен — неразлучные друзья и оба страстные балетоманы. Благодаря их помощи старшая дочь Татьяна начала посещать балетные занятия, а Серебрякова смогла наблюдать за сложным и интересным миром закулисья Мариинского театра. Так появилась целая серия балетных сцен, легко и стремительно намеченных пастелью. Ее юные танцовщицы, переодевающиеся и готовящиеся к выступлениям, невесомы, невинны, грациозны и в то же время серьезны.

В 1924 году Серебрякова окончательно осознала, что в новой Советской России у нее нет ни перспектив, ни надежды обеспечить семью. Единственная возможность хоть как-то существовать — писать портреты на заказ, но это случалось редко. Художница решила, что выход один — ехать во Францию и работать там. В Париже уже жил дядя Зинаиды Александр Бенуа.

В России художница оставила 74-летнюю мать и всех детей: Женю, Сашу, Тату и Катю. Серебрякова рассчитывала уехать на время, но судьба сложилась так, что в эмиграции во Франции художница провела большую половину своей жизни — 43 года.

Зарабатывать деньги живописью в Париже оказалось вовсе не так просто: на пятки наступал авангард, а приверженность к классическим формам оказалась непопулярной. Публика с каждым годом становилась все равнодушнее к творчеству художницы — из-за нехватки денег ей было трудно снять квартиру и мастерскую, порой даже нечем было заплатить натурщикам. В 1925 году Серебряковой с помощью дяди Александра Бенуа удалось добиться выезда в Париж младшего сына Александра, а в 1928 году — младшей дочери Екатерины.

В Париже Серебрякова жила замкнуто: дружила с семьей Бенуа, а также перебравшимися в Париж художниками Константином Сомовым и Дмитрием Бушеном, искусствоведом Сергеем Эрнстом. Чтобы не проводить лето в душном Париже, осваивала французскую Ривьеру, Прованс, Бретань, ездила к родственникам в Англию и Швейцарию, вновь посетила Италию. Для экономии снимала только дешевое деревенское жилье, вдали от скопления отдыхающих.

В 1928 году удача все-таки улыбнулась художнице. После участия в выставке «Старое и новое русское искусство» в Брюсселе она получила предложение от бельгийского барона Броуэра написать портреты членов его семьи. На этом везение Серебряковой не закончилось — барон спонсировал два ее путешествия в Марокко в 1928 и 1932 году с одним условием — после возвращения Серебряковой он выберет из ее марокканских этюдов любые понравившиеся. Пейзажи, написанные в этих поездках, принадлежат к лучшему из того, что создано художницей в эмиграции.

Оказавшись в одиночестве в экзотической африканской стране, Серебрякова была вынуждена учиться рисовать быстро: никто не соглашался позировать. К тому же невозможно было передвигаться по марокканской Медине без риска заблудиться, поэтому у нее был только один шанс, чтобы схватить образ. И все же она сделала десятки набросков людей разных рас, восхищаясь их колоритной красотой: «Меня поразило все здесь до крайности. И костюмы самых разнообразных цветов, и все расы человеческие, перемешанные здесь, — негры, арабы, монголы, евреи (совсем библейские). Я так одурела от новизны впечатлений, что ничего не могу сообразить, что и как рисовать».

Природа Северной Африки, экзотика Касабланки и Марракеша, арабские кочевники, африканцы в бурнусах, загадочные мусульманки, снежные отроги Атласских гор стали плодотворной почвой для творчества — во время двух поездок по Марокко Серебрякова сделала около 60 набросков и этюдов.

Художница даже организовала парижскую выставку своих марокканских работ, которая собрала множество восторженных отзывов, но продать практически ничего не удалось. И это была типичная ситуация для художницы — она совсем не имела коммерческой жилки. Художник Константин Сомов вспоминал о ней: «Непрактична, делает много портретов даром за обещание рекламировать, но все, получая чудные вещи, ее забывают и палец о палец не ударят».

Денег по-прежнему не хватало, хотя дети Серебряковой тоже работали не покладая рук: Саша делал кинематографические декорации, а Катя мастерила восковых кукол. Но детям и матери в России было еще хуже. Они все время недоедали, квартиру возле Мариинки, в которой жили четыре поколения семьи Бенуа, «уплотнили» — если в первые послереволюционные годы Серебряковы жили в трех комнатах квартиры, то теперь они втроем ютились в одной комнатушке.

Вплоть до 1940 года Серебрякова оставалась гражданкой СССР и хранила надежду на воссоединение с семьей. Но во время оккупации Франции фашистами ей грозил концлагерь за связь с СССР. Чтобы получить нансеновский паспорт — международный документ, удостоверяющий личность беженца,— ей пришлось отказаться от советского гражданства. А это означало прекращение переписки с родными, оставшимися в Советской России. Возможность получать от них письма появилась лишь через 6 лет.

В 1957 году постоянный представитель СССР при ЮНЕСКО Владимир Кеменовой и посол СССР во Франции Сергей Виноградов передали художнице предложение от советского правительства вернуться домой. Но пришли болезни и старость — Серебряковой было уже за 70, и она практически не писала. На переезд художница так и не решилась.

В мае 1960 года Серебрякова узнала, что наконец-то встретится со старшей дочерью Татьяной, которой разрешили посетить мать в Париже после 36 лет разлуки. Татьяна к тому времени уже стала маститым театральным художником во МХАТе. Серебрякова не любила фотографироваться, поэтому Татьяна не знала, как мать выглядит спустя все эти годы, и была счастлива увидеть, что она почти не изменилась.

После этого свидания Татьяна Серебрякова обратилась в правление Союза художников СССР с просьбой организовать выставку произведений матери на родине. И очень кстати: в эпоху хрущевской оттепели правительство поставило задачу вернуть лучших представителей искусства из числа эмигрировавших. Серебрякова в этом смысле была безупречным кандидатом — она никогда не позволяла себе антисоветских замечаний, к тому же была искренней патриоткой России. В ее скромную парижскую квартиру с важной миссией приехали влиятельные советские художники Дементий Шмаринов, Александр Герасимов и Андрей Соколов — отобрать работы для персональной выставки в СССР.

Серебрякова не верила происходящему, хотя собственноручно набивала подрамники и осторожно прикладывала к ним картины. Ведь долгие десятилетия до ее живописи никому не было дела. Не верила она и тогда, когда работы были отправлены на родину, когда уже была готова афиша к выставке. Художница боялась не оправдать ожиданий, боялась, что ее найдут скучной и банальной.

В 1965 году наконец-то открылись сразу три ее выставки — в Москве, Киеве и Ленинграде; подготовка к ним заняла пять лет. Зинаиде Серебряковой было уже за 80, и она ждала вестей о реакции публики на картины. И дождалась. Успех был оглушительным — толпы у входа на выставки, восторженные отклики в газетах. Десятилетиями забытая, она стала знаменитой. Советские музеи скупали ее картины, а альбомы с ее работами выпускались миллионными тиражами. Наконец-то картины Серебряковой увидели те, кто только слышал о ней.

Мода на Серебрякову стала даже чрезмерной — ей подражали молодые художницы не только в манере письма, но и в манере одеваться и укладывать волосы. Репродукции ее картин стали украшать стены многих домов советской интеллигенции, а коллекционеры приобретали полотна за баснословные суммы. А у художницы-эмигрантки наконец-то отлегло от сердца: ее картины вернулись на родину.

19 сентября 1967 года Зинаида Серебрякова скончалась в возрасте 82 лет. Она похоронена на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем.